Статьи 2007-2008

Fashion collection, 12.2010 "Вне учебника"
Афиша 11.02.2008 "Другие берега"
Коммерсант. Weekend 5.10.2007 "Кот доступа"
Комерсант. Власть 1.10.2007 "Русская идея вернулась из Англии"
Афиша 24.09.2007 "Том первый"
Известия 21.03.2007 " Два берега русских утопий "
Взгляд 24.02.2007 "Возрождение кумиров"
Возрождение кумиров
Издательство «Иностранная литература» выпустило драматическую трилогию Тома Стоппарда «Берег утопии». Спустя полгода трилогия выдающегося британского драматурга будет поставлена в Российском молодежном театре.
Том Стоппард, европейский бунтарь из поколения абсурдистов, написал три огромные пьесы о России XIX века как о колыбеле современной свободы.
По сути, если бы Россия каким-либо образом поощряла искусство зарубежом, Том Стоппард мог бы рассчитывать по меньшей мере на Государственную премию в особо крупных размерах. Но мы почему-то уверены, что он ее не получит.
Для сегодняшнего положения России, российской культуры на мировом рынке духовных ценностей книга Тома Стоппарда – бесценное сокровище, апология российской ментальности в глазах победившего европейского благополучия. Тут только вдуматься...
Авангардист левацких убеждений, политически ангажированный ненавистник диктатуры и тоталитаризма, чех по национальности и диссидент по духу, дитя европейских революций середины века, чьи пьесы были запрещены к постановке в СССР, Том Стоппард пишет три огромные эпические пьесы о гнезде русского коммунизма – Герцене, Белинском, Бакунине, Огареве.
Более того, в отличие от многих русских, не подвергает сие гнездо напалмову огню иронии и сарказма. Стоппард, если угодно, возвращает России кумиров прошлого, попранных печальной историей страны XX века, возвращает их в чистом виде, как таковых.
Достает кумиры из-под полога времен, очищает и омывает их и, чистенькими, подает России и миру как заново рожденных младенцев, ощущает их структуру, разбирается в их прихотливости, почти дословно пересказывает их идеи.
Это возрождение кумиров. И, положа руку на сердце, стыдно должно быть нашей интеллигенции, не постаравшейся сделать то же самое на территории нашей культуры.
Менее всего следует ждать от стоппардовской трилогии (а пьесы называются «Путешествие», «Кораблекрушение», «Выброшенные на берег») революции театральной формы, эксперимента с драматургическим стилем – автора пьес «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» и «Аркадия» можно даже в этом случае обвинить в излишнем академизме.
Стоппард наследует классическую литературу, сочиняя в духе исторических хроник и мемуаристики, нечто вроде герценовских «Былого и дум» - неспешное, спокойное, непрерывистое изложение событий.
Порой у него выходит и вовсе литературный радиотеатр - что-то сугубо обезличенное, лишенное действия. «Берег утопии» - со-бытие общей культуры, культурных связей, а не театра как такового.
Стоппард рисует изумительную картину становления русской интеллигенции. Путь трилогии – это движение от относительного покоя к неизвестности, от сугубой патриархальной России к Западу, от уюта к полнейшему хаосу и ожиданию самых неприятных перемен.
Действие первой пьесы почти целиком умещается в имении Премухино, имении старшего Бакунина – «гнезде» российского либерализма.
Характерно, как здесь Стоппард здесь сталкивает эпохи: Бакунин-старший – просвещенный дворянин из XVIII века, с головой ушедший в экономику подсобного хозяйства и идею «приусадебного» руссоизма.
Подобный интеллигент-хозяйственник останавливается там, где начинается история русского либерализма и в штыки не принимает, ну скажем, важнейший принцип для поколения Герцена и Белинского – эмансипацию женщин.
Но именно эта благороднейшая форма просвещенного ненасильственного дворянства, несколько наивная с точки зрения демократов XIX века, становится той питательной средой, в которой зажжется огонь русской утопии. Вольтерьянство и руссоизм в Премухино стали почвою для герценовского кружка.
Постепенно эта русская уютная семейная среда у Стоппарда рассасывается, истаивает. Западные, европейские сцены, сцены в изгнании – путь диссоциации и энтропии, путь глобализации и «похолодания».
С продвижением пьесы вперед нам становится все тревожнее и тревожнее за героев. Их пожирает, как пишет Стоппард, Молох или Ginger Cat (этот, кстати, образ – единственная оплошность Стоппарда, совсем не подходит для русского уха).
Молох пожирает человеческие жертвы и ведет кружок идеалистов от идеала к крови, от уюта к хаосу, от «Путешествия» к «Выброшенным на берег». Стоппард обрывает нить повествования именно в том месте, где должна по сути начаться самая катастрофа: превращение идеализма - в кровавый террор, утопических целеустремлений – в дело топора.
Стоппард отнюдь не случайно называет трилогию «Берег утопии». Он открыл в русских мыслителях родственные души, родственные своей европейско-славянской бунтарской душе.
Сразу после трилогии о герценовском кружке Том Стоппард написал пьесу «Рок-н-ролл», где соединил бунтарскую музыку с идеями пражского восстания конца 1960-х годов, вывел очевидное тождество двух культурных явлений.
Стоппард, как и всякий европейский интеллигент, конечно, ультра левацких настроений. Свободу он любит родственно, задыхаясь, самозабвенно. В Герцене – человеке, с другого берега, с берега победившей утопии, - Стоппард разглядел ту же тоску по свободе, тот же «рок-н-ролл», то же «пражское восстание». И это сближение характеров и личностей в литературе и истории дорогого стоит.
Россия - «берег утопии». Страна утопизма – теоретического и практического. Утопизма, имевшего свою идеальную грань, и утопизма, проигравшего, стухшего, рассыпавшегося.
Для европейских либералов всегда важна была фигура Льва Троцкого – именно теоретика революции. Троцкий вольно-невольно олицетворял для европейского левацкого движения тот «правильный», «нереализованный» путь революции, ту благую утопию и те некорыстные волеустремления, которым не дали ходу, не дали развития.
Это (правда это или нет, неважно) для бунтующей Европы духовный резерв, потаенный ресурс, «град Китеж» русской революции. «Берег утопии» - это по то, как «не получилось». Про то, что «хотели, как лучше».
Том Стоппард с Герценом, Белинским, Огаревым поступают точно также, высветляя их путь в истории. Они для него оказались светочом нереализованной правильной утопии, ушедшем в начале XX века в кривизну.
Для Стоппарда герценовский кружок – духовный резерв, царство светлого идеализма и хранители революционных идей в первозданности.
Это люди, создавшие благородный собирательный образ всех революций XX века – люди, поставившие свободу во главу угла. И это тот образ, который был растоптан дальнейшим развитием истории, предан им. Стоппард, ясное дело, коммунизма-то не любит.
Самая комическая фигура в трилогии – Карл Маркс, с которым встречается Герцен в Европе. Вирус коммунизм сожрал светлую идею свободы и справедливости для всех – и те же русские идеалисты пугаются кровавой европейской революции 1848 года, ее агрессивности, ее «неправильности».
Правда, еще есть одна комическая фигура для Стоппарда – Константин Аксаков. С особым смакованием Стоппард выводит известный анекдот про то, как крестьяне признали в своем господине, вырядевшемся в «исконно-русские» одежды, перса-чужеземца. Стоппард, конечно, западник. Славянофильство для него – еще большая утопия, без берегов.
Одна из важнейших причин, духовно вдохновивших Стоппарда на столь утомительный исторический труд, - это поступок Виссариона Белинского. Поступок, который, наверное, а даже наверняка, укорял совесть самого Стоппарда, в родную Чехию так и не возвратившегося.
Этот эпизод с Белинским в трилогии имеется. Больной, умирающий, преследуемый охранкой, Третьим отделением (в аннотации к лондонскому спектаклю на всякий случай дается комментарий-объяснение – «the prototype K.G.B.», «прототип КГБ»), возвращается в Россию, несмотря на опасения друзей, чтобы здесь через год умереть, но остаться национальным художником.
Художником, нужным народу, стране. Умирающим художником, который помогает выжить другим. Тому Стоппарду, который остро переживает буржуализацию европейского общества, сегодня необычайно важен эта ситуация зависимости читающей публики от интеллектуального потенциала их кумира.
Эта фантастическая интеллектуальная жажда.
И эта фантастическая интеллектуальная вольница – если не в общественном смысле слова, то хотя бы в умах. Этот зеленый шум в голове. Озоновый запах свободы.
Описывая духовный путь интеллектуальных кумиров России XIX века, Том Стоппард реабилитирует Россию, ее духовный потенциал, в глазах европейского сообщества.
Он как бы говорит левацкой среде: «русские с нами, наших кровей». Это, наверное, самый важный результат трилогии и самый важный момент, который надо оценить перед освоением этой книги или того спектакля, который будет создан по ней в России.
Пьесу Стоппарда перевели Аркадий и Сергей Островские, братья с хорошим театроведческим образованием, долгое время работавшие со Стоппардом. Перевели очень хорошо.
Стоппард в их версии, с одной стороны, очень скуп, сух, обезжирен, не тратится на пышность слога, сосредоточен на продвижении интриги, а, с другой, в этом переводе чувствуется тургеневский слог, слог классической русской литературы, ее неспешная ритмика.
Поначалу за текст схватился Олег Табаков, и спектакль по трилогии даже был заявлен в планах Художественного театра и целом ряде интервью Табакова и Стоппарда. Постепенно проект сошел на нет – МХТ, очевидно, испугался «трехпалубного крейсера» о фигурах, которые не слишком лезут сегодня в ньюсмейкеры. И проект подхватил Российский молодежный театр и его руководитель Алексей Бородин.
Премьера должна выйти уже в этом году, в начале будущего сезона - томик Стоппарда уже содержит рекламу проекта. Надо сказать спасибо театру, который дает возможность познакомиться с новым текстом до премьеры.
У Молодежного театра хорошая слава и хорошие возможности – РАМТ сегодня единственный театр в Москве, который позиционирует себя как театр для тинейджеров и эту марку достойно несет.
В режиссуре Бородина есть эта грань, этот компонент, эта хорошо сделанная простота спектакля, умение найти простое в сложном – спектакль в трех вечерах должен, просто обязан стать событием. А уж для РАМТа такие многочастные спектакли – не новость (были и «Отверженные» Гюго, и Акунин).
Единственное, чего стоит опасаться, - упрощения смыслов. На это опасение наталкивает рекламный стиль книги и, очевидно, будущего спектакля. Так оформляют сегодня романы Бориса Акунина, в литературе стилизатора, пусть и хорошего, - с использованием ярких красок, наложенных на открытки конца XIX века.
Нарочитый китчевый стиль с намеком на половое раскрепощение несколько портит картину и заставляет настораживаться, а не будет ли спектакль Алексея Бородина похож на эту выстроенную лукавым умом Акунина завлекательность, на затейничество.
Том Стоппард, разумеется, оживляет своих персонажей, и в тексте пьесы есть немало интимных подробностей, любовных историй и, скажем так, неинтеллектуальной части жизни Герцена, Огарева, Бакунина, Белинского.
Не думаю, что это станет какой-то существенной частью спектакля, а уж тем более откровением (ну, кроме, конечно, шокирующей информации о том, что у Тургенева был больной мочевой пузырь), но как раз бытовые, семейные, любовные сцены Стоппарду наименее всего удались.
В этом смысле рамтовским актерам достались роли лучше, чем рамтовским актрисам. Стоппард выстраивает интеллектуальную историю, историю идей - чтобы быть драматургом-биографом, у него слишком много ума.
Но и вместе с тем, без этих семейных сцен пьеса оказалась бы философским диспутом и огромной радиодискуссией о судьбах России.
Тут важно соблюсти здоровый баланс.
Павел Руднев
Два берега русских утопий
Молодых героев 9-часового спектакля по книге Тома Стоппарда "Берег Утопии" (премьера которого намечена на осень) отделяет от играющих их молодых актеров полтора столетия
Главные герои пьесы британского драматурга - Герцен, Бакунин, Белинский и Тургенев. Монументальные фигуры из учебников ходят, едят, влюбляются, залезают в долги, работают, спорят и мучаются. Без постаментов и школьных ярлыков они выглядят интересными людьми, о которых хочется больше узнать. Может, мы действительно что-то упустили в собственной истории? Подробности выясняла корреспондент "Недели" Наталия Киеня.
Мироощущение Ивана Тургенева, писателя (середина ХIХ в.)
Нигде время не бежит, как в России. В тюрьме, говорят, оно бежит еще быстрее.
Нет ничего тягостнее сознания только что сделанной глупости.
Есть три разряда эгоистов: эгоисты, которые сами живут и жить дают другим; эгоисты, которые сами живут и не дают жить другим; наконец, эгоисты, которые и сами не живут, и другим не дают.
Молодость! Может быть, вся тайна твоей прелести не в возможности все делать, а в возможности думать, что ты все сделаешь.
Всякая любовь: счастливая, равно как и несчастная, - настоящее бедствие, когда ей отдаешься весь.
Неувядаемый лавр, которым увенчивается великий человек, ложится также и на чело его народа.
Чрезмерная гордость - вывеска ничтожной души.
Обо всем на свете можно говорить с жаром... но с аппетитом говоришь только о себе самом.
Мироощущение Александра Устюгова, актера (роль Ивана Тургенева, 2007 г.)
Стоппард недавно сказал, что Тургенев в пьесе - это он. Тургенев =Стоппард. И как мне дальше играть? (Смеется.)
Я с огромным удовольствием читал "Берег Утопии".  Если б это написал Радзинский, его бы в России очень ругали. Но Стоппард не русский, и это вроде бы подарок, ругать нельзя... Например, за то, что эротические отклонения Герцена выведены на первый план. Или за то, что Карл Маркс показан как серьезный политик, без поправки на то, что у нас это фигура фресковая, комическая. Все знают, как он выглядит и что рядом должны быть Энгельс и Ленин. Стоппард нарушает привычные представления.
Матушка Тургенева делала с крепостными что хотела. Баре-философы спали с крестьянками: "приближались к народу". Но когда попадаешь под такую линзу историков, ответственность огромна. Как Тургенев может быть плохим? Как он может быть мелким и низким? Как он может так бояться любви, что всю жизнь потратил на Полину Виардо и при этом так кичился любовью, что все понимали: это просто манера экстравагантности? Любить певицу, любить звезду, недосягаемость...
Если бы Стоппард родился в России, ему бы не пришла в голову мысль писать об этом. В России многие ценят культурное наследие, но не из-за любопытства, а потому, что это наше, музейное, российское. У вас возникало желание посмотреть бакунинский рояль в музее? Если школьников классом погонят и привезут, они посмотрят. Но добровольно - только иностранцы. Для них Ленин, Сталин, Горбачев - экзотика, юмор.
Выйди у нас книга о Японии, она имела бы успех: концентрация вещей (сакура, сумо, сакэ) всем знакома. Она банальная, и в ней нет собственно Японии, однако весь мир воспринимает Японию именно так. Со Стоппардом то же. Даже если он углубляется в историю России, она ему в новинку. А мы в ней живем. Для нас неудивительно, что когда-то был сахар по талонам. А для него это... матрешки (улыбается).
Мироощущение Михаила Бакунина, философа и революционера (середина ХIХ в.)
Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть.
То был месяц духовного пьянства. Я... был целый день на ногах, участвовал во всех собраниях, сходбищах, клубах, прогулках, демонстрациях; одним словом, втягивал в себя всеми порами упоительную революционную атмосферу. (О французской революции 1848 года.)
Дайте им волю, и они станут делать над обществом те же опыты, какие ради науки делают над кроликами, кошками и собаками... Получив власть, они будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом (прогнозируя события "по Марксу").
Художник Ге - о Бакунине: "Он производил впечатление большого корабля без мачт и руля, двигавшегося по ветру, не зная, куда и зачем".
Мироощущение Степана Морозова, актера (роль Михаила Бакунина, 2007 г.)
Я спокойнее Бакунина. Таких, как он, я не встречал. С его появлением возникает невероятная, разрушительная энергия.
Идея анархии - утопия. Бакунин, первый русский анархист, верил, что люди могут быть лучше, чем есть, а они не могут. Но мне нравится работать с ролью: Бакунин гораздо интереснее остальных.
Мне кажется несправедливым, что он так мало известен у нас. Потому что в русской истории мало людей-явлений. Таких, как Распутин и Пугачев. Его биография - готовый киносценарий. Но он противоречил марксизму, и в советские годы о нем забыли.
Как выяснилось, революция - событие, которое не приводит ни к чему хорошему.
Наверное, мы просто сыты по горло. Теперь нас надо 40 лет водить по пустыне, чтобы мы избавились от ассоциаций, а потом начнут появляться новые Герцены, Бакунины и Белинские. Сейчас никто ничего не хочет менять, а если и хочет, нет ни смелости, ни стимула.
Людям дают понять, что они довольны. Чтоб на перемены не рассчитывали.
(Долгая пауза. Мрачно тушит сигарету.) Долг и самоотречение - сейчас это перестало быть модным. Воззрения социальной верхушки - всегда в некотором роде диктат. Тогда "золотая молодежь" читала Гегеля, сейчас любит глянец.
Мы сильно отличаемся от этих героев. Сейчас все очень материально, цинично и скупо. У них правда был берег утопии. Не знаю, почему немецкий идеализм и марксизм осуществились именно у нас, а не в Германии.
Мироощущение Александра Герцена, писателя (середина ХIХ в.)
Когда душа носит в себе великую печаль и человек не настолько сладил с собою, чтобы примириться с прошедшим, ему нужны и даль, и горы, и море, и теплый, кроткий воздух. Нужны, чтобы грусть не превращалась в ожесточение. Досадно, что я не пишу стихов.
Шутить с мечтой опасно: разбитая мечта может составить несчастье жизни; гоняясь за мечтой, можно прозевать жизнь или из безумного воодушевления принести ее в жертву.
Умение читать хорошие книги вовсе не равносильно знанию грамоты .
Прощение врагов - прекрасный подвиг; но есть подвиг еще более прекрасный, еще более человеческий - это понимание врагов, потому что понимание - разом прощение, оправдание и примирение.
Мироощущение Ильи Исаева, актера (роль Александра Герцена, 2007 г.)
У меня не было предвзятости к Герцену. Его называли предтечей Октябрьской революции. А мне кажется, это люди совсем другой формации, и мы о них благодаря советской школе знаем меньше, чем можно.
Вообще-то должно возникать чувство стыда, потому что англичанин проявляет к нашей истории больший интерес, чем мы сами. В основе морально-этического канона русского человека в принципе всегда лежал стыд.
Мы знакомы с литературой интереснейшего периода нашей истории. Но в плане философии и философов он всегда выглядел кастрированным. Пьеса как раз позволяет увидеть обычных людей, а не монументы: они ходят, едят, пьют, у них случаются романы, интриги, измены.
Аркадий Островский, переводивший пьесу, сказал, что она возвращает русским их утраченные черты. Литература может показать утраченные черты - лица интеллигенции в данном случае. Правда, источник должен быть обширнее, чем пьеса Стоппарда. После советской и постсоветской эпох нам пора обзавестись каким-то лицом, хоть с помощью хирургии.
Я очень много работаю, по 12 часов в сутки. Телевидение не смотрю. Но я в ужасе от того, с чем сталкиваюсь, когда выхожу из театра. Это что угодно, но не лицо. В немецких словарях XIX века словосочетание "русская интеллигенция" объяснялось как цельное понятие, а сейчас ни в одной стране мира не любят русских. В этом смысле я согласен с Островским: нужно все показывать, насколько мы сможем.
Люди, которые не ходят в театр и не читают книг, не переменятся внезапно. Пытаться надо: если один из сотни что-то вынесет для себя, это уже результат. Может, со временем таких станет больше. Но я не верю, что это придется на наш век или на век наших детей. Не знаю, сколько времени нужно, чтобы оправиться от XX века.
Мне нравятся слова Циолковского: "Ни одна революция не может изменить природу человека". Меняется социальный строй. В Швеции социализм, и все прекрасно. У нас капитализм, и все отвратительно. Но в Швейцарии капитализм, и все прекрасно - это ни на что не влияет. Мне больно, за державу обидно. Я живу представлениями о России XVII-XIX веков. Мне не хочется думать о ней по-другому. Лучше хотя бы представить себя на месте людей, для которых существуют стыд, ум и чувство Отчизны.
Мироощущение Виссариона Белинского, литературного критика (первая половина XIX в.)
Каждый замечательный талант заставлял плясать под свою дудку толпы бездарных писателей.
У большей части людей глаза так грубы, что на них действует только пестрота, узорочность и красная краска, густо и ярко намазанная...
Много людей живет не живя, но только собираясь жить.
Уметь писать стихи также не значит еще быть поэтом: все книжные лавки завалены доказательством этой истины.
Достоинство и сила спокойны, потому что уверены в самих себе.
Не надо и в шутку лгать и льстить. Пусть думает о тебе всякий, что ему угодно, а ты будь тем, что ты есть.
Величайшее сокровище - хорошая библиотека.
Жена - не любовница, а друг и спутник нашей жизни, и мы заранее должны приучиться к мысли любить ее и тогда, когда она будет пожилою женщиною, и тогда, когда она будет старушкою.
Человек ясно выражается, когда им владеет мысль, но еще яснее, когда он владеет мыслию.
Из всех критиков самый великий, гениальный и непогрешимый - время.
М. А. Бакунину: "Всегда признавал я в тебе благородную львиную природу, дух могучий и глубокий, бесконечные чувства, огромный ум... Но в то же время признавал чудовищное самолюбие, мелкость в отношении к друзьям, ребячество, леность, недостаток задушевности и нежности, желание покорять и властвовать, охоту говорить другим правду и отвращение слушать ее от других".
Мироощущение Евгения Редько, актера (роль Виссариона Белинского, 2007 г.)
За несколько дней до смерти Белинского жена поэта Языкова его нарисовала. Нахохленный, больной, бесцветный. Его часто не замечали в кружках, куда он ходил. Но когда при нем рассуждали о литературе, в него будто вселялось что-то. Он начинал говорить словами, которых не употреблял в жизни, вскакивал, расправлял плечи. И в советские годы этого воробышка берут и вешают на знамя... У меня сейчас два открытия: Белинский и Герцен.
Ничего, кроме фразы "умрите в театре", я насчет Белинского из школьной программы не помню. А теперь читаю, что театр с детства поражал его возможностью чуда, живым общением искусства и людей. "Живите в театре, продолжайте искусство и умрите в нем"!
Фразы "у нас нет литературы" он не говорил! Эти слова вырваны из контекста: у нас нет литературы, потому что нет национальной литературы, которая рождается из народа, и только оттуда. Если народ еще не готов или вы не готовы его услышать... Белинский не обвинял никого.
"Берег Утопии" - вещь хорошая, но опасная. Они же жили при царской России, нельзя сравнивать. Петропавловская крепость была гостиницей по сравнению с тем, что происходит в тюрьмах сейчас.
Алексей Бородин, режиссер спектакля, просит: "Смотри Белинским, с иронией". Вот это сложно. Я начинаю рвать на себе одежду: какая ирония, если "нет литературы"?
Бакунин звал Белинского Висяшей. Вот на "Висяшу" и я откликаюсь.
О чем трилогия Тома Стоппарда "Берег Утопии"?
Первая пьеса - "Путешествие". 1833 год, Премухино, родовое поместье будущего анархиста Михаила Бакунина. У него подолгу гостят Виссарион Белинский, Николай Станкевич, Иван Тургенев. Четыре сестры Бакунина разделяют их увлечение немецкой идеалистической философией.
"Кораблекрушение" - с 1846 по 1852 год. Бакунин, Тургенев, Герцен становятся очевидцами французской революции 1848 года. Это для них и "самое счастливое время", и время крушения иллюзий вперемешку с личными драмами.
"Спасение". 1853 год, Лондон. Бакунин с Герценом расходятся во взглядах навсегда. Бакунин за полное разрушение государства, Герцен - за права личности. А берег утопии по-прежнему где-то в туманной дали.
Когда "Берег Утопии" покажет РАМТ?
Премьера "Берега Утопии" неоднократно переносилась, и сейчас намечена на осень 2007 года. Спектакль будет идти в течение трех вечеров, каждая часть по 3 часа. Ставит спектакль художественный руководитель театра Алексей Бородин. В постановке заняты 30 ведущих актеров Российского молодежного театра.
Наталия Киеня
Том первый
В РАМТе ставят « Берег утопии » Тома Стоппарда - трилогию про Герцена, Бакунина и прочих буревестников революции.
Петр Фаворов встретился с драматургом - и поучаствовал в переводе пьесы.
- А вы уверены, что у вас все записывается ?
В голосе сэра Тома Стоппарда слышится забота о моем душевном здоровье. Я чувствую себя не в своей тарелке - это первое интервью в моей жизни. На дворе ветреный сентябрьский день 2002 года, я работаю молекулярным биологом в Лондоне, а главный редактор «Книжного обозрения» Гаврилов решил немного сэкономить на командировочных.
Мы сидим в бетонном фойе Королевского национального театра на южном берегу Темзы. Здесь, в огромном зале имени Лоренса Оливье, идет трилогия Стоппарда «Берег утопии», три трехчасовые пьесы о русских революционных философах - Герцене, Огареве, Бакунине и их круге. Стоппард рассказывает о встречах с великим либеральным мыслителем Исайей Берлином, о том, как уже после смерти Берлина он начал читать его «Русских мыслителей», как был поражен фигурой Белинского и как за Белинским потянулась вся цепочка западников и славянофилов 1840-х годов, пока наконец он не оказался лицом к лицу со своим главным героем - Герценом. « Будущее счастье, по Герцену, не стоит того, чтобы за него сегодня проливали - кровь и приносили жертвы, ведь оно всегда во многом зависит от случая. У жизни нет заранее написанного сценария », - как по писаному, размеренно и без особых интонаций, говорит мне один из великих ныне живущих английских драматургов. В этот момент я понимаю, что диктофон все-таки выключен.
Лондонскую постановку «Берега» я к тому времени посмотрел уже дважды. Вначале по одной пьесе, три будних вечера после работы. Потом всю сразу - с 11 утра до, кажется, 11 вечера. Во время ланча в антракте мы с друзьями чуть не переругались - братьям Островским, театроведам по образованию и (чего мы все тогда не знали) будущим переводчикам «Берега» на русский, больше всего нравилась вторая пьеса, «Кораблекрушение», про общественную катастрофу 1848 года и личные катастрофы Герцена и Огарева. Я же всей душой был за первую, «Путешествие», - чеховскую фантазию про потерянный усадебный рай в бакунинской деревне Прямухино под Торжком.
И все же для русских зрителей самое сильное переживание было связано с тем, что происходит в зале. Англичане вечер за вечером устраивали аншлаги, чтобы посмотреть спектакль с героями, чьи фамилии Белинский, Чаадаев, Грановский или Аксаков, которые решают и решают вечные русские вопросы. Десятки имен, почти никому не знакомых за пределами России, да и тут зачастую не более чем знакомых, каким-то образом не отпугивали зрителей. В антрактах люди тихо переговаривались. «Мне нравится Николай, он такая сильная личность». - «Который Николай?» В первой же части их трое: Кетчер, Станкевич и Огарев, и это еще не считая царя Николая I. Стоппард умудрился заставить англичан смеяться даже над философскими сальто-мортале Михаила Бакунина - от Фихте к Шеллингу и от Шеллинга к Гегелю.
Тогда в фойе театра я спросил Стоппарда об удивительной реакции зала. Он, все так же неторопливо составляя фразы, ответил: « Британская публика, как и американская, французская, австралийская, интересуется идеями, спорами, драмой, любовью, смертью. Совсем не нужно интересоваться Россией и русскими делами, чтобы заинтересоваться пьесой. Для них это не так важно, они не думают: «Здорово, это о России, я хочу узнать о России!»  В английской литературе есть долгая традиция пьес о столкновении идей, пьес-дебатов. Джордж Бернард Шоу, например. Мне кажется, что трилогия скорее относится к этой традиции, чем к «пьесам о России». Прямо перед этим я писал об английском викторианском поэте Хаусмане, до этого была садовая архитектура ». А до того, добавим, дадаизм, Шекспир, математика, а после этого - чешский рок 60-х.
Том Стоппард родился в Чехии, рос в Сингапуре, но стал, наверное, одним из самых английских авторов второй половины ХХ века. Он прославился совсем молодым, в середине 60-х, когда его пьеса «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» неожиданно стала главным событием очередного Эдинбургского фестиваля. Никому не известный мальчишка переписал «Гамлета» с точки зрения двух третьестепенных персонажей - и вошел в историю мировой драматургии. После этого были еще десятки пьес, а кроме того - сценарии к «Бразилии» и «Влюбленному Шекспиру», даже венецианский «Золотой лев» за снятую им самим экранизацию «Розенкранца». Но прежде всего он, конечно, писатель, и «Берег утопии» - его последняя по времени большая, даже очень большая, пьеса.
Вскоре Сергей и Аркадий Островские начали переводить трилогию на русский и позвали меня поработать над текстом. Я до сих пор с веселым ужасом вспоминаю сутки напролет, проведенные за обсуждением, как переложить на русский изящные стоппардовские реплики. Как должны обращаться друг к другу герои - на «ты» или на «вы»? Что делать с английскими каламбурами? Как вообще переводить на современный русский язык современную английскую пьесу про русских середины ХIХ века? Тогда мы решили отказаться от стилизации под старину, а что получилось - судить не мне.
За эти пять лет я привык так или иначе видеть Стоппарда каждые несколько месяцев. Он, надо отдать ему должное, совершенно не подавляет своим величием. Помню небольшую вечеринку для десятка человек с двумя почетными гостями - сэром Томом и Олегом Табаковым (тогда еще велись переговоры о постановке «Берега» в МХТ). Поначалу казалось естественным, что в присутствии двух титанов все чувствовали себя страшно стесненными. Титаны рассыпались в комплиментах друг другу, а остальные гости более-менее жались по стенкам. Вскоре, однако, Табаков ушел, и выяснилось, что вся эта атмосфера театрального священнодействия была только из-за него. Все вдруг расслабились, развеселились, заговорили. Спустя некоторое время я с удивлением обнаружил такую картину: кто-то из гостей начинает рассказывать анекдот про вертолеты, а Стоппард просит обождать до тех пор, пока он не вернется из туалета.
Потом все стало серьезнее: приемы в английском посольстве. Речи посла, Стоппарда и режиссера Алексея Бородина, художественного руководителя РАМТа, в конце концов взявшегося за невыполнимую, как временами уже начинало казаться, задачу - московскую постановку «Берега». Особняк на Софийской набережной с его дипломатическим этикетом, старинными интерьерами и видами на Кремль сменялся баром какого-нибудь московского отеля, где Стоппард, приехавший в очередной раз поработать с артистами, рассказывал, что и как он хочет поменять в трилогии по просьбе Бородина.
Вот еще одна картина: мы едем в машине по Большому Каменному мосту, Стоппард и Аркадий Островский, к тому моменту корреспондент Тhе Finanсial Тimеs в Москве, обсуждают российскую политику. Провокатор Аркаша неожиданно говорит, что вот Петр, например, за Путина, и я ловлю на себе долгий, недоуменный и заинтересованный - как на зверушку - взгляд живого классика. В нашу первую встречу мы говорили о том, как Стоппард со слов Герцена изображает Николая I. Я заикнулся, что сейчас в России взгляд на этого царя не так однозначен. Он ответил: « Я же не историк России, я пришел к этой теме через Герцена и Берлина, и вряд ли я могу иметь тут свой особенный взгляд. Конечно же, я интерпретирую материал, когда готовлюсь к работе, но основной заботой автора остается эта особая форма театра: множество людей сидят в большой комнате, глядя на нескольких других людей, которые притворяются кем-то еще. Для меня важнее всего просто удержать искру жизни, рассказать историю ». И все же свой взгляд у него есть, и как я узнал по себе - иногда он довольно тяжел.
Самый странный и самый прекрасный день, подаренный мне «Берегом утопии», случился прошлой весной, когда Стоппард, Бородин и актеры РАМТа отправились на автобусе в то самое Прямухино, захватив с собой нескольких человек, имеющих какое-то отношение к пьесе. Имение почти разрушено, но в прямухинской школе есть Музей семьи Бакуниных - многодетного клана, в котором отец был выпускником Геттингена и поклонником Просвещения, а дети (всего их было девять) стали кто классиком анархизма, а кто - земским деятелем в Торжке. У ворот нас встретил директор музея, председатель Бакунинского фонда Сергей Корнилов, который сам тоже написал трилогию о Бакуниных и которому стоппардовский вариант категорически не понравился. Он даже написал письмо актерам РАМТа, объявив «Берег» «карикатурой на русских революционеров», необъективной и уничижительной. Несмотря на это, он встретил Стоппарда с распростертыми объятиями - тем более что из группы в пятьдесят человек англичанин был единственным, кто раньше бывал в Прямухино. Потом были гуляния по парку к дубу декабристов, проливной дождь, вымочивший всех до нитки, и замечательный пикник с борщом во дворе корниловской избы. Помню, что борщ мне наливала чудесная Нелли Уварова, артистка РАМТа, в те дни бывшая чуть ли не самым популярным человеком в стране из-за сериала «Не родись красивой», помню закат, помню крапиву, через которую мне пришлось продираться к Тверце, - но не помню ничего важного, что было сказано в тот день. Собственно, ничего и не было сказано, все было разлито в воздухе.
Примерно так выглядит картина моего пятилетнего шапочного знакомства с великим драматургом. Да, я привык не вздрагивать и не переспрашивать, когда кто-то произносит «Стоппард». Я научился не заикаться в его присутствии. Я даже немного погрустил за него, как за родного, когда Нобелевскую премию дали Гарольду Пинтеру, - когда теперь еще очередь дойдет до английской драматургии! И все же я не могу похвастаться, что у меня с этим человеком сложился какой-то душевный контакт. Когда я оказываюсь рядом с ним, я чувствую себя не собеседником, а скорее объектом. Кажется, он либо по-прежнему заинтригован странными русскими, либо собирает материал для новой «пьесы идей». Но это уже неважно - я научился ждать от Стоппарда не дружбы, а удивительных возможностей жизни. Возможности провести сутки в поисках нужных слов, искупаться в Тверце и вдохнуть прямухинского воздуха, наконец, вместе со всеми пойти в октябре в Молодежный театр и снова смотреть, как русские идеи сталкиваются в пьесе английского драматурга.
Петр Фаворов
Русская идея вернулась из Англии
6 октября Российский молодежный театр показывает одну из самых долгожданных премьер сезона: "Берег утопии" Тома Стоппарда -- английские размышления о русских революционерах.
Путь драматургической трилогии Тома Стоппарда на русскую сцену не был ни быстрым, ни легким. Несколько лет назад пьесами живого классика английской драматургии заинтересовался зоркий на перспективные новинки и охочий до всего модного худрук МХТ имени Чехова Олег Табаков. В то время "Берег утопии" с огромным успехом шел в Лондоне, в Королевском драматическом театре. Уже был заказан и почти сделан русский перевод "Берега", когда дело застопорилось: наверное, Табаков просто усомнился в способности сегодняшних московских зрителей высидеть три спектакля подряд в наблюдениях за судьбами русских революционеров позапрошлого века. Тех, чьи имена у большинства вызывают лишь воспоминания о скучных школьных уроках.
Нужен был кто-то посмелее Табакова. Он появился оттуда, откуда не ждали: многоопытный и спокойный худрук Молодежного театра Алексей Бородин никогда не имел репутацию человека, склонного к авантюрам. Но трилогией Стоппарда он по-настоящему загорелся. А знаменитый драматург, в свою очередь, проникся идеей представить свою трилогию именно в Молодежном театре -- для нового поколения российских зрителей. Репетиции, которые длились больше года, стали и для драматурга и для театра весьма увлекательным процессом. Том Стоппард -- что довольно большая редкость для столь громкой знаменитости -- принимал в них самое живое участие. Он не только вносил по просьбе Алексея Бородина поправки в текст и разъяснял актерам смысл написанного. Вместе с актерами Стоппард с удовольствием ездил по герцено-огаревским местам, сажал деревья, посещал полуразрушенное родовое гнездо Бакуниных в Тверской области.
Михаил Бакунин, Александр Герцен, Николай Огарев, Сергей Аксаков, Петр Чаадаев и Николай Станкевич, их круг и их семьи - герои стоппардовского "Берега утопии", состоящего из трех пьес: "Путешествие", "Кораблекрушение" и "Выброшенные на берег". Трилогия начинается в бакунинской семейной усадьбе, где русские молодые мыслители "болеют" немецкой философией и идеями свободы. Во второй части герои становятся свидетелями событий 1848 года во Франции, а в третьей части - беженцами, скрывшимися в Лондоне от последствий краха революции. При этом драматург твердо отрицает какую-либо связь с сегодняшними событиями в России. И ему можно верить: все три пьесы были закончены в 2001 году, а задумывались и обдумывались еще раньше. "Берег утопии" - портрет мыслящей России, написанный деликатным и насмешливым наблюдателем, точно знающим, что история не имеет ни сослагательного, ни повелительного наклонения.
Сам Том Стоппард любит рассказывать, что отправной точкой для "русской трилогии" стало его общение с Исайей Берлиным, книгу которого о русских мыслителях драматург прочитал уже после его смерти. Постепенно Стоппард все больше и больше погружался в исторический материал, в истории всех наших западников и славянофилов, анархистов и консерваторов, идеалистов и романтиков. Это не значит, что весь "Берег утопии" -- сплошные публицистические рассуждения о судьбах родины и отвлеченных философских проблемах. В трилогии довольно юмора, живости и чувства. Вообще, Том Стоппард всегда умел в своих пьесах изящно соединять остроумную интеллектуальную игру с неотменимыми законами крепкой интриги и хорошего диалога. Главное в театре все-таки игра. Говорят, во время репетиций драматург просил русских актеров играть более раскованно и непринужденно, чем они привыкли. Посмотрим, прислушались ли они к его просьбе.
Роман Должанский
Кот доступа
"Берег утопии" Тома Стоппарда в Москве
Интересная закономерность: чем напряженнее официальные отношения Москвы и Лондона, тем больше появляется в московской театральной афише современных британских пьес, поставленных при непосредственном участии драматургов. Вот, например, летом в Театре на Таганке появились "Квадратные круги" -- необычный для русского зрителя спектакль-диспут об ответственности ученых за свои открытия, поставленный поэтом и драматургом Тони Ричардсоном по его же собственной пьесе.
РАМТ, однако, начал свой английский проект еще два года назад -- именно тогда отечественная публика впервые узнала, что сэр Том Стоппард написал три огромных пьесы "из русской жизни". О том периоде нашей истории, который сами мы в последнее время стараемся не вспоминать, -- о годах николаевской реакции, последовавших за восстанием декабристов, о русской интеллигенции в изгнании, призывавшей к восстанию и не подозревавшей, чем обернется для России воплощение ее утопических идей.
Имена всех этих герценов, огаревых и белинских мы привыкли произносить в лучшем случае с подавленной зевотой, в худшем -- с раздражением: "Вот кто заварил всю кашу!..". Не то чтобы сэр Том Стоппард захотел реабилитировать в наших глазах всю эту компанию (поэт Огарев, публицист и издатель журнала "Колокол" Герцен, анархист Бакунин, писатель Тургенев, критик Белинский и другие герои трилогии входили в один тесный дружеский круг), но, по крайней мере, решил пристально вглядеться в их судьбы. В результате получились три пьесы -- "Путешествие", "Кораблекрушение" и "Выброшенные на берег". О том, как умны и возвышенны были теории, изложенные за чаем в родовом имении Бакунина ("Путешествие"); как грубо воплощала их жизнь ("Кораблекрушение"); и как странно складывались судьбы этих нелепых людей, выброшенных на берег реальности -- они влюблялись в чужих жен и мужей, воспитывали чужих детей, теряли своих, мечтали о завтра и не умели жить сегодня.
В спектакле, который выпускает сам худрук РАМТа Алексей Бородин, занята вся труппа, причем каждому актеру досталось по нескольку ролей. Скажем, сериальная звезда Нелли Уварова сыграет и Натали Герцен, и Мэри Сатерлэнд, любовницу Огарева. Как и в пьесе, в этой, на первый взгляд, вполне реалистичной постановке, будет изрядная доля инфернальности. Поскольку среди хорошо знакомых нам исторических персонажей, рассуждающих о свободе и переустройстве мира, есть и почти безмолвный фантом. То здесь, то там, на балах и раутах героям является огромный Рыжий Кот, галантно с ними раскланивающийся, жующий сигару, но, похоже, не столь безобидный, как персонаж Льюиса Кэрролла.
"Кто этот диалектический Рыжий Кот с его ненасытной жаждой человеческих жертвоприношений?", -- спрашивает в финале трилогии Александр Герцен. Но прогуливающиеся рядом Карл Маркс и Иван Тургенев не обращают на его слова никакого внимания.
Алла Шендерова
Другие берега
В феврале Московский молодежный театр покажет «Берег утопии» Стоппарда студентам.
Легче всего про «Берег утопии» рассказывать в именах и цифрах. Охватывает 35 лет российской и европейской истории. Длится 9 часов (с перерывами между частями и того больше). К февралю уже почти семь тысяч человек провели целый уикенд в обществе Тургенева и Белинского, Гервега, Бакунина, Герцена и Огарева, их жен, детей, воспитателей детей и любовниц. В феврале РАМТ показывает трилогию в двенадцатый раз – специально для студентов, по билетам за полцены, за что студенты должны поклониться РАМТу в ножки (наивно думать, что студенты читали «Былое и думы», не говоря уже о Фихте и Канте, – и что найдется для них столь же значительный факультатив по истории и философии, не говоря уже о человековедении). Но мало кому известен сюжет, на равных вплетающийся в русскую трилогию британского классика, - сюжет ее постановщика Алексея Бородина. Человека, у которого – у семьи которого – был свой личный «берег утопии». Оттого, наверное, истории людей вымершей породы исполнены в монументальном рамтовском спектакле почти интимным переживанием.
Бородину довелось вырасти в русской интеллигентной семье, в то время как эти семьи в России уничтожались. Дед его – из воронежских молокан, в поисках применения энергии и предприимчивости оказавшийся на Дальнем Востоке. Отец учился в Праге, поселился в китайском Шанхае, где построил дом, родил сына и завел химическое производство. Сын Алексей родился у Владимира Бородина в 41-м. Представьте себе на минуту это детство. Отец – владелец фабрики Olma Chemicals, яхтсмен и заядлый охотник; красавица мать и три сестры. Дома – семеро слуг-китайцев, садовник, прачка, гувернантка. Вне дома – русская школа и Советский клуб. Над кроватью шанхайского пионера вывешен плакат «Мальчик останавливает поезд красным галстуком». В клубе – новые книги и премьеры советских фильмов. Бородин вспоминает, какое впечатление на него произвела картина «Суворовцы»: он наотрез отказался ехать домой на ракше.
После маоистской революции иностранный капитал и сами иностранцы покидают Китай. Русские тоже уезжают: кто в Америку, кто в Канаду, но большинство – в Советский Союз. «Как некий Солнечный город, Советская сторона маячит в отдалении, зовет, манит. Она бросает свои лучи на почву доверчивого и все более глубокого желания к ней приблизиться, назвать эту страну своей», – напишет Бородин пятьдесят лет спустя. Репатрианты, друзья семьи, оказавшись на родине, не пишут писем, но взрослые не чувствуют опасности и верят в утопию истово, как дети: Владимир Бородин ликвидирует завод.
Далее – путешествие через Чимкент и Одессу в центр страны; подмосковное Пущино, истончающийся привычный домашний уклад, болезнь отца, потеря вещей, окружавших детей с младенчества, смерть бабушки, отца, матери…
Выброшенные на берег, Бородины все же сумели сохранить семью. Судите сами: Бородин ставил «Берег утопии»; племянник Александр финансировал постановку, сестра Наташа (Наталья Николаева, на фотографии рядом с братом) – продюсировала спектакль и предварявшие его кинофестиваль Стоппарда, публикацию трилогии, образовательный проект.
По счастью, Бородины вернулись на родину в 54-м, после смерти Сталина, а не в 49-м, например, когда первая волна репатриантов хлынула в Солнечную страну. Иначе ждали б их другие берега.